: Корни белорусской политики. Николай Чергинец

Корреспонденты Телеграфа продолжают серию интервью с белорусскими политическими деятелями. Мы с радостью представляем вашему вниманию биографию генерал-лейтенанта, кандидата юридических наук, бывшего начальника угрозыска и управления внутренних дел на транспорте МВД Беларуси, члена Совета Республики трех созывов, председателя Союза писателей Беларуси и Совета по нравственности Николая Чергинца.

Чергинец: моего друга за конфету застрелил немец

"Я родился в Минске в том самом 1937 году. Отец у меня был строитель, мать – безграмотная. Родилась она под Минском в деревне Узборье, что рядом с Раубичами. Было нас семеро детей, перед войной родилась восьмая девочка.

Оккупацию пережили в Минске, отец служил на фронте. Голодали, я хорошо помню, как искали травинки, бегали в поисках пупырышек, зная, что ими можно живот набить. От немцев получали буханку хлеба наполовину с опилками. Мать веревкой мерила на восемь ртов, а я смотрел, как бы мне побольше кусочек достался.

Иногда мы могли попросить что-нибудь поесть у немцев, хорошие бывало, что и давали. У парка Челюскинцев, там, где сейчас магазин "Тысяча мелочей", стояли две воинские части – чехов и словаков. К чехам нельзя было подходить: посылали, били, гнались. Также и к финнам, и к венграм. А вот словаки были добрые. Бывает, ты стоишь возле проволоки, а словак идет по своей территории с котелком. И он, якобы некуда вывернуть, выливал еду под проволоку, и мы хватали картошку и остатки пищи.

Однажды мы, я и мой друг Вовка, попросили у немца конфетку. А он выхватил парабеллум и давай в нас стрелять. Мы стали убегать, я успел во двор заскочить, а Вовку он застрелил. Как сейчас помню, как его черная кровь разливалась по тротуарной доске.

Чергинец: я учился плохо

После войны я поступил в 13-ю среднюю мужскую школу, единственную в округе. Она называлась русской. Там я учился до седьмого класса, учился плохо. Почему плохо? Может, и ленился немного, может, потому, что у нас с братом были одни галоши на двоих. Помню, был День Конституции 5 декабря, на лужах уже были льдинки, а я босиком шел в школу. Ноги к тому же были еще и грязные. А учитель как увидит: "Ты что?! А ну-ка марш домой умываться!" Ну, хорошо, пошел на трамваях ездить.

: Корни белорусской политики. Николай Чергинец

Ситуация была у нас действительно очень тяжелая материально. Батя пришел с войны безногим, строили дом там, где сейчас Комаровский рынок. В основном батя строил: залезет, культями своими обхватит и "дзяўбе" топором. А мне хотелось поиграть, в футбол поноситься. Было страшно, когда надо было ночью дежурить, чтобы бревна не растаскали. Потом построили дом, а он сгорел. Начали по-новому строить. И так жизнь детская и прошла в лишениях.

После седьмого класса я пошел в 13-ю вечернюю школу, чтобы была возможность работать. Вообще, получилось так, что я уже с восьми лет фактически работал. Да и младший мой брат тоже. Мы ходили на болотную станцию участвовать в сельскохозяйственных работах: картошку сеять, огурцы выбирать. В конце нам обязательно что-нибудь давали в сетку, и все несли в общий котел.

Чергинец: я дважды ходил "тырить" яблоки

С пацанами в детстве мы гоняли тряпичные мячи. И постепенно начало вырисовываться мастерство. Я на воротах стоял, был очень быстрый, реакция была уникально хорошая. И меня заметили, взяли на общественных началах в спортивную школу. Там мне выдали бутсы, гетры, тапочки, свитер, перчатки – это был незабываемый момент. Я чувствовал себя великим.

Хочу сказать, что футбол меня оттянул от дурного влияния улицы. Бог знает, что было бы со мной, если бы не футбол. Комаровский рынок после войны – в войну из-за облав мы туда не ходили – имел огромную притягательную силу для пацанов. А жили вокруг бедные, безотцовщина. Пацаны готовы были красть и все, что хочешь, делать. И все мое окружение, все мои друзья были склонны к этому.

Один раз я их послушал и пошел на рынок, чтобы стырить яблок. Помню, стоит огромный мужик и торгует яблоками. Хлопцы подбежали, раз-раз-раз и убежали, а я застыл на месте, не могу сдвинуться с места. Мужик подошел ко мне, ногой надавал по заднице, а я и близко не прикасался к этим яблокам.

Во второй раз, сыграв на моем самолюбии, меня уговорили полезть в сад. Когда все увидели, что бегут две тетки с палками, то перескочили через забор и убежали, а у меня опять ступор. Поймали меня и повели во двор дома, по дороге рассуждая, что сейчас приедет дядя Витя, а у него пистолет, и он, наверное, меня застрелит. Я точно в это верил: то, что не сделал немец, сейчас сделает дядя Витя. Они меня попугали, я наплакался, сказал, что это был первый раз, и пообещал, что больше не буду. Они мне поверили и отпустили, дав с собой яблок. На этом кончилась моя воровская жизнь.

Чергинец: корейцам понравились мои "женские" туфли

Неожиданно меня взяли в юношескую сборную Беларуси вратарем. Помню, я очень удачно играл в Каунасе на первенстве Союза против украинской команды. Они никак не могли забить, хотя мы слабее были на три головы. И диктор, наверное, раз пять объявил: "Ворота белорусов защищает Николай Чергинец".

Затем я попал в футбольную школу молодежи (ФШМ). Это был резерв для команд-мастеров. Там уже выдавали стипендию 800 рублей, тогда как мой батя получал 1100. Когда я впервые принес эти деньги домой, то мать разревелась оттого, что сын начал зарабатывать.

После футбольной школы я играл в минском "Спартаке" (с 1963 года ФК "Динамо" – Телеграф). В 1957 году мы вылетели в класс Б. К тому моменту я уже немного поездил по миру, был в Северной Корее, Китае. Перед поездкой я купил себе в Москве туфли за шесть рублей. Надо мной тогда начали издеваться: "Что у тебя за женские туфли, что ты купил?" Оно так, наверное, и было. Зато в Корее — во время игры я повредил руку, и потому сидел на трибуне — меня окружили местные. Я был в спортивном костюме, и они каждую его деталь щупали. Но особенно им понравились эти ботинки, хоть ты шнурок подари. Первый же костюм мне мать купила в 18 лет. Он был 56-го размера, тогда как я носил 46-й. И она его перешивала, как могла.

Чергинец: из-за девушки я уехал в Кишинев

Судьба сложилась так, что меня пригласили в Киев. Там я потренировался три месяца, стал играть нападающим. И нас, группу молодых футболистов, послали в Винницу, где создали новую команду класса Б – "Локомотив" (сейчас "Нива" – Телеграф). Мне начали строить квартиру в обкомовском доме, а пока я жил в общежитии на стадионе. Я забил первый гол в истории винницкой команды. Потом на меня положили глаз руководители клуба из Кишинева. Ездили повсюду за мной, уговаривали, но, скорее всего, не уговорили бы, если бы не один случай.

На тот момент я впервые познакомился с девушкой, студенткой медунивера, красивой хохлушкой Аллой. И вдруг в один выходной день, когда ребята разъехались по домам, и я один был в общежитии, она пришла ко мне с бутылкой шампанского и шоколадкой. А я до 28 лет за исключением того дня в рот не брал никакого спиртного, ни пива, ничего. Мне неудобно, немножко выпил шампанского. Она вся ко мне, так сказать, имеет полное расположение, а потом вдруг говорит: "Слушай! А поехали в Кишинев. "Победу" дают, квартиру дают, дачу дают, зарплата такая большая".

И тут меня как отрубило. Я думаю, я с тобой еще даже ни разу не целовался, боялся, а ты тут такое предложение делаешь. И я поехал, оставил у нее вещи, никогда не вернулся и не написал, ничего.

: Корни белорусской политики. Николай Чергинец

В Кишинев я приехал в перерыв между первым и вторым кругами, когда команда играла товарищеские матчи. Одна игра была с румынами, мы выигрываем 2:0, я забиваю два гола, следующая – с венграми, 2:1 выигрываем, я два гола забиваю. Приезжало киевское "Динамо", за которое играли тогда Андрей Биба, Тиберий Попович, Йожеф Сабо, имена которых гремели. И мы 2:0 выигрываем впервые в истории Кишинева, и я забиваю два гола. Ну, конечно, показал, что годится человек. Меня полюбили все болельщики.

Назад в Минск в команду "Урожай", которую создали здесь, меня переманил мой первый тренер в ФШМ Владимир Григорьевич Брегман. И я c боем, через Москву, уехал из Кишинева.

Чергинец: я работал на ядерном реакторе

Когда я уже играл в СКА, мы – Зарембо Эдик, Гарай Лёник и другие –претендовали на первое место. А руководству Беларуси было невыгодно иметь две команды класса А. И мы заняли второе место, какой-то механизм был включен. Я решил уйти. Поступил регулировщиком радиоаппаратуры на завод Ленина (Минский радиозавод имени Ленина – Телеграф). На самом деле это была военная секретнейшая аппаратура, связанная с дозиметрией на подводных лодках, самолетах.

Не имея образования, я очень быстро познал это дело и стал лучшим регулировщиком на заводе. Работал в седьмом, самом секретном цехе и был единственным рабочим, у которого продукцию принимали без проверки.

Не знаю как сейчас, но раньше на заводе стоял реактор, на котором проверяли дозиметрические приборы. И мы заходили в этот реактор для доработки аппаратуры, для упаковки. И, дай Бог, сколько там нахватались "зайчиков" (радиации – Телеграф). Поэтому многие мои сверстники, которые работали вместе со мной, уже умерли. А я работал недолго.

Чергинец: я был лейтенант, а зам у меня был подполковник

Когда я еще играл в СКА, меня приняли кандидатом в партию. Форсу было много, что там говорить. Затем, когда я уже работал на заводе, мне дали поручение в райкоме партии возглавить комсомольский оперативный отряд Советского района. Я с особым рвением отнесся к этому: энергии всегда было много.

: Корни белорусской политики. Николай Чергинец

Мы создали лучший отряд в Советском Союзе. О нас даже из Москвы приезжали фильм снимать. Мы изымали мешками оружие – холодное, огнестрельное. И вот первый секретарь райкома Иван Николаевич Желабков предложил мне "по направлению рабочего коллектива" пойти в милицию. Я был готов к этому, но сказал, что пойду только в уголовный розыск. Вот так я там и оказался.

К тому времени я уже закончил Высшую школу тренеров с красным дипломом и был единственным футболистом в Советском Союзе, который закончил ее с красным дипломом. Поступил на журфак, так как очень мечтал быть спортивным журналистом и даже комментатором. Закончил два курса, а когда направили в милицию, перевелся на юрфак, досдавал огромное количество предметов.

Я работал опером в Советском райотделе. Меня признавали лучшим опером Минска, лучшим опером Беларуси и один раз даже Советского Союза. Зона у меня была огромная – от сельхозпоселка, где через дом судимые, а чаще и рецидивисты жили, до Парка Челюскинцев и завода Вавилова включительно. Сейчас там работает несколько десятков оперов, а тогда я был один и плюс три участковых, а сейчас там их, наверное, человек 50.

Упор делал на молодежь, помогали здорово ребята. А потом приноровился, знал к какой бабке или к какому мужику подойти, а куда наоборот не подходить. Раскрывал неплохо преступления. Я сравнительно недолго так поработал и меня назначили начальником уголовного розыска Советского района. Я был лейтенант, а зам у меня был подполковник. Его отправили из РУВД на перевоспитание ко мне. Поддавал мужик. Умный был, но слаб на это дело.

Чергинец: я раскрывал немыслимые преступления

Затем образовались новые районы в Минске, меня назначили замначальника Первомайского района. Я помню, раскрывал немыслимые преступления, как, например, угон машин двумя героями Советского Союза. Затем я стал начальником Ленинского района, замначальника ГУВД Минска, начальником уголовного розыска МВД БССР.

Меня уже с Минска нацеливали на Афганистан. Я даже поехал в Москву, прошел медкомиссию, и вдруг отбой. А Афганистан воспринимался как особое доверие, кандидатуры рассматривались на самом высоком уровне – в ЦК КПСС. А оказывается, тихонько за моей спиной меня отбивало высокое начальство, секретари ЦК и прочие.

Когда я уже стал начальником уголовного розыска, принял на себя тяжелые "витебское" (за убийство женщин осудили 12 невиновных – Телеграф) и "мозырское" (за убийство инспектора рыбнадзора Семена Кузьменко и следователя прокуратуры Владимира Кузьменкова осудили пятерых невиновных – Телеграф) дела. Даже отголоски были на меня, что я в этом замешан. Какой черт замешан, если я был замнач ГУВД Минска и не мог иметь никакого отношения ни к Мозырю, ни к Витебску.

Я наоборот, придя в угрозыск, поднял большой шум, что не те люди сидят: писал пять раз в ЦК, шесть раз был на личном приеме в руководстве страны. Я даже обращался в коллегию генеральной прокуратуры СССР, где раздолбал следствие, прокуратуру и тех людей, которые садили невиновных.

При мне раскрыли "мозырское дело". Я сам выезжал, обнаружили оружие, похищенное у инспектора рыбнадзора. Когда раскрыли "мозырское дело". я запросил прокуратуру уголовные нераскрытые дела по убийствам в Витебске. А мне, начальнику уголовного розыска республики, не дают. Это же беспрецедентно! Это меня насторожило. и я пошел в Верховный суд и поднял уголовные дела на осужденных за убийства в Витебске. У меня волосы дыбом поднялись, я не ожидал, что так фальсифицируют дела, заключения экспертиз и так далее.

И я поднял шум, что не те люди сидят: у одного уже 15-летний срок заканчивался, один расстрелян. Для профессионала было ясно, что один человек совершает эти преступления. Раз "мозырское дело" лопнуло, подтвердилось, что я был прав, то думал, что мы и "витебское" так раскроем. Но к прокурору я один раз сходил и больше не пошел, так как он сказал: "зачем ты паришься, правильно осуждены и все".

: Корни белорусской политики. Николай Чергинец

Я уже и не думал, что получу поддержку. Но я обратился к замминистра внутренних дел СССР генерал-полковнику Петру Александровичу Олейнику, который возглавлял проверку по Беларуси. Он меня выслушал и сказал прислать справку. Я ему прислал свои соображения. Затем он позвонил мне, что я должен такого-то числа прибыть в Москву, там будет генеральная коллегия прокуратуры.

Чергинец: люди себя оговаривали

В коллегии сидел первый зам генерального прокурора Сорока, который посадил уже до этого невиновных милиционеров, спихивая на них дела. А виноваты были, ошибку допустили следователи прокуратуры. Один из них – Жевнерович. Я его очень уважал, у него учился внимательности, проницательности, анализу, а потом он возомнил себя богом. Однажды он мне сказал: "Знаешь, Микола, когда человека вводят ко мне, я сразу вижу, убийца он или не убийца". Мне стало нехорошо, ясно же, что и не убийца может тебе плевать в лицо.

И я усомнился, был ли он прав. У Жевнеровича было магическое воздействие на людей. Он мог просто сидеть, по-деревенски говоря: "Хлопец, ты прызнавайся. Цябе ж за эта растраляюць. Нихто цибе не паверыць, тут столька саўпадзений. А так ты спасеш сваю жызнь. Дадуць цибе не растрэл, ты ж панимаеш. Будзеш яшчэ благадарэн мне". И так раз за разом, не допрашивая, не вызывая. И люди оговаривали себя.

И однажды, работая начальником уголовного розыска, не дал ему людей на задержание, как он говорил убийцы. На меня Жук как наехал: "Не можешь раскрывать, так не мешай хоть другим". А я настоял: нет, это не то лицо. И Жабицкий, министр внутренних дел, меня поддержал (по результатам проверки Жабицкого и Жука уволили в 1983 году – Телеграф).

И вот, на коллегии в Москве я поставил жесткий вопрос, что надо создавать следственную группу, освобождать невиновных (одного мужика освободили, когда ему оставалась неделя до окончания 15-летнего срока). "Я гарантирую, что мы раскроем это преступление в самое ближайшее время – месяц-полтора, мне больше не надо. Это один человек совершает преступление", — сказал я генеральному прокурору.

Также я сообщил, что, если мои предложения не будут выполнены, то я обращусь в ЦК КПСС. Это было воспринято очень негативно. Сорока же, генерального убеждая, что не следует людей отпускать, заявил, что ничего страшного: "Суд-то у нас подконтрольный, решим все делу".

Кончилась коллегия, а решение не приняли. Меня выдворили, а Петр Александрович остался. Где-то часа два прошло, он вышел. Сели мы в черную "Татру" и поехали. Приезжаем на Кутузова, 26, по-моему, где Брежнева (генсека ЦК КПСС Леонида Брежнева – Телеграф) был дом. Вошли во двор, а том до черта людей и в штатской одежде, и форме, все козыряют ему. Поднимаемся в огромном лифте на второй этаж, а там холл больше моего кабинета раз в пять и две квартиры направо и налево. Правую дверь он открывает, а на левую показывает и говорит: "Здесь живет Чурбанов (Юрий Чурбанов – зять Леонида Брежнева и первый замминистра внутренних дел СССР – Телеграф)".

Заходим в огромный коридор, кажется, что во дворец попал какой-то. Разделись и сразу на кухню. На стол он поставил резанную сухую колбасу, огурцы свежие, а это март месяц где-то, лимончик, начатую бутылку грузинского коньяка. "Ух ты блин, сколько это денег? Может в Москве можно достать колбасу, это же дефицит страшный. Вот бы мне огурчиков хоть килограмм домой привести", — думаю я о другом.

Петр Александрович дает мне рюмку и говорит, а он был украинцем: "Будьмо!" Выпили. "Їш!". Закусили. И так еще два раза. Когда мы выпили по четвертой, он говорит: "Сынку, спасибо, что ты отстаиваешь доброе имя наших хлопцев. Они ни в чем невиноваты. Но послушай меня, сынку, в ЦК не ходи, сломаешь себе шею".

Он сообщил мне, что коллегия согласилась создать следственную группу, а, поскольку меня уже вызывали в Афганистан, сказал, что будет держать дело под контролем.

Чергинец: "витебское дело" раскрыли, следуя моим указаниям

Я три года был в Афганистане. Приехал я как-то после контузии и ранения в Минск. К этому моменту "витебское дело" уже раскрыли. Как я и предполагал, убийцей был один человек. И, как позже мне рассказал помощник генерального прокурора СССР, они "сделали одно, выполнили указание Чергинца". А я, когда изучал дело, написал красными чернилами: прекратить работу в отношении многих лиц, отбросить такие-то и такие-то версии, сконцентрироваться на главном – поиске водителя или владельца красного "запорожца" в таком-то районе. Я расписал тогда, что делать ГАИ, розыску, оперативной службе и так далее.

Зашел я к министру внутренних дел Виктору Пискареву, а он мне жалуется, что будет заседание ЦК, на котором будут раздавать: кого из партии исключат, кому что. А я ему и говорю, причем здесь милиция, ведь мы требовали расследования и по "мозырскому делу", и по "витебскому". Да и я пять писем написал в ЦК. "Каких писем?" – спрашивает он.

А он забыл все это, даже то, что я с его разрешения в Москву ездил. Такой поверхностный мужик был. Я ему все рассказал. Он за трубку и звонить секретарю ЦК Слюнькову: "Николай Никитич! А мы, оказывается, докладывали в ЦК по этим вопросам".

: Корни белорусской политики. Николай Чергинец

Слюньков (первый секретарь ЦК КПБ Николай Слюньков – Телеграф) уточнил и сказал, чтобы я к нему на следующий день зашел. А мне вечером надо было улетать в Ташкент. Ко мне срочно приехал мой друг был Савичев Володя, мой вечный зам. Его причисляют к оппозиции, но он никакой не оппозиционер, он человек, с которым поступили несправедливо. Он был замминистра, потом начальником Академии и его вышвырнули просто так. И поэтому он высказывает свое недовольство властью, но он не оппозиционер.

Так вот, он меня уговаривал не ходить, потому что я был не причем, а из-за моего похода могли пойти всякие слухи. Но я отказался. Я тогда воевал, и мне надо было сказать свое слово, ведь я мог погибнуть. А кому, как не первому секретарю ЦК сказать? И я пошел.

Принял меня Слюньков. Он дал команду найти мои письма. А они оказались незарегистрированными. Хорошо, что там была дама одна. Она так рыла, так искала и нашла письма в делах по Мозырю. А тут как раз пришел Бартошевич (Геннадий Бартошевич – Телеграф), второй секретарь ЦК, мой друг с детства, и выходит, я его подставляю. Он говорит, что надо было устно к нему прийти поговорить на эту тему. А я к нему четыре раза ходил, один раз к Адамовичу, завотделу ЦК. Я Бартошевичу буквально по дружбе говорил, что вы делаете, тут люди невиновные сидят, давайте расследовать.

Чергинец: я не знал, что стал генералом

И так я уехал в Афган, а приехал когда, уже велось следствие по этим делам по сотрудникам прокуратуры, милиции. А в отношении меня тут ходят слухи, что удрал в Афганистан, чтобы не нести ответственность. А я и отношения-то никакого не мог иметь, да и была б у меня хоть какая червоточина, то ЦК меня б не отпустил в Афганистан.

И тогда я позвонил генеральному прокурору Рекункову (генпрокурору СССР Александру Рекункову – Телеграф), попросил направить справку о моей роли в "витебском деле". Он согласился. Звонит мне Леонид Прошкин, он был тогда руководителем группы по расследованию этих дел и помощником генерального прокурора страны, и спрашивает, какая справка мне нужна. Я ему рассказал и он сказал, что вышлет. На завтра звонит он: выслал справку на имя министра. Через пару дней я спрашиваю в секретариате, а там говорят, что ничего не было, спросил у министра – ничего не приходило.

Проблем быть не должно было, почта-то служебная. Я звоню Прошкину, а он говорит, что выслал, и роспись у него есть. Уточняем. Приезжает ко мне замминистра по кадрам Казимир Хмельницкий и дает мне письмо. Оказывается, Пискарев отдал письмо ему, сказав: "Запрячь и Чергинцу не показывай".

Я почитал письмо, и оно меня не устроило. Позвонил Прошкину, сказал, что там есть двусмысленность. А он —  нет вопросов, будет дополнение. В дополнении написали, что именно благодаря Чергинцу дело было раскрыто; что именно Чергинец ставил вопрос перед ЦК КПБ и перед генеральным прокурором о том, что надо отпустить невиновных, и так далее. Пискарев расписался и сказал Хмельницкому хранить у себя в сейфе.

Также и со званием было. У меня должность была генеральская, а я не знал. Пришло постановление Совмина СССР, а он сказал спрятать и Чергинцу не показывать. Зависть у Пискарева удивительная была. Вроде, и водки пили много вместе, и с семьями бывали, а не мог себя перебороть. Он еще живет, ему 80 с чем-то лет, а я с ним не здороваюсь.

Чергинец: мне предлагали стать замминистра внутренних дел СССР

В Афгане я отвечал за оборону Кабула. Мое имя гремело: и КГБ, и МВД, и армия, и партийные советники, и посол — все молились на меня. Мне потом Бакатин (министр внутренних дел Вадим Бакатин – Телеграф) предлагал хорошие должности: министра внутренних дел одной из южных республик, начальника уголовного розыска ОБХС Советского Союза с гарантией, что я даже буду его первым замом. А я говорю, что я минчанин, что я уже наездился в жизни и, в общем, не поехал.

Был в Афгане такой эпизод, когда приехал Трухин, замминистра, который курировал Афганистан, и Шеварднадзе (министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе – Телеграф). И попросили они меня по городу проехать. Там было до черта магазинчиков, им хотелось какой-нибудь сувенир купить, в том числе посуду Его Величества Николая II. Это я дурак, ничего не вез, в основном магнитофоны-двухкассетники хотел друзьям купить, не жалел на них денег.

Я поднял два батальона афганских, один советский батальон 103-й дивизии и расставил их на центр: район был бандитский, опасный. И вот мы идем с ними, им все интересно, магазинчики, быт. А быт там уникальный. Стоят продают помидоры на латках открытых. А жара-то под 60, помидоры вянут. А вдоль тротуара ручеек течет, в котором крысы дохлые плывут, фекалии, системы же очистной нет никакой. И он берет пластмассовым ведерком из ручейка и хлысь на помидоры, и они на солнце товарный вид имеют. Мясо же было облеплено мухами так, что его не было видно. Трухин и Шеварднадзе были шокированы: "Неужели вы это едите?" "Конечно, едим. Вымачиваем в спирцовке по несколько часов", — говорю я.

: Корни белорусской политики. Николай Чергинец

Вдруг подходит БМП, за ним джип, БТР и Игорь Родионов, командующий 40-й армией, выскакивает. Не узнает ни Шеварднадзе, никого, и говорит, что хочет спецоперацию провести. У него информация прошла по линии КГБ, что большая банда до 400 человек расположилась под Кабулом и ночью нанесет удар по городу. Но я бы об этом знал, у меня была большая агентура. Я ему говорю: "Не рискуйте!", предложил свой план действий, отметили, что согласовали все, и он уехал.

Шеварднадзе и Трухин были удивлены: "А это у Вас такой контакт с командующим? И он к Вам так ездит?" После этого моя слава вообще разлетелась. И это только один из примеров.

Чергинец: когда выбрали Лукашенко, я подал в отставку

После распада СССР пытались железной дорогой возить нефть в Прибалтику через Беларусь. И я это жестко загубил: в первый раз арестовал 15 составов, во второй – 10, в третий – 3, потом сразу 40 сорок составов. Это же какие миллионы были! И через суд отбирал у них нефть в бюджет Беларуси.

Благодаря этому меня назначили председателем комитета по социальной защите всех военнослужащих всех родов войск. В трудное время этот комитет, конечно, сыграл свою роль. Но поменялась власть. Пришел новый президент, и я, как положено, как уважающий себя офицер, подал рапорт на отставку. Я тогда был председателем комитета.

Отставке предшествовал один момент интересный. Все бросились помогать в выборах Кебичу (премьер-министру Вячеславу Кебичу – Телеграф), а я и пальцем не пошевелил. Почему? Приезжая из Польши, я увидел, как самый близкий человек к Кебичу не вылазит с дачи Бурского (председателя Брестского облисполкома Виктора Бурского — Телеграф), и пьянствует три недели за победу Кебича, ничего не делая.

И, приехав сюда взбешенным, я пошел к Кебичу, а у нас с ним были дружественные отношения, и говорю: "Позови его!". Он позвал. "Так вот что, сволочь! Мы выборы уже проиграли! А ты, — говорю я уже Кебичу, — зря не послушал, что втянулся в эти президентские выборы".

А этот мужик говорит: "Николай! Ну что ты?" – "Сядь, — говорю, — ты уже свое отработал. Как тебе не стыдно? Три недели только заливали за горло. Вот так все работают, Вячеслав Францевич".

Я предлагал, пока еще не было поздно, как-то снивелировать, уйти от этого президентства. Но меня не послушали. И было такое тайное совещание в Совмине, собрались решать, что делать после первого тура. Присутствовал и Мясникович (тогда первый вице-премьер и глава избирательного штаба Вячеслава Кебича Михаил Мясникович – Телеграф), и я как председатель комитета, и другие. Выступает Кебич, собирается ехать на Тракторный завод. А я ему говорю: "Не обижайтесь, но Вам надо подать в отставку. Я Вам скажу почему: первый тур прошел, и мы его проиграли. Во втором туре мы 100% проиграем. Не тешьте себя надеждой, надо быть реалистом. Подав в отставку, мы сохраняем Вас как нужную новому президенту фигуру. Что касается нас, то мы тоже подадим в отставку".

Гробовое молчание. И только вдруг встает Чуркин Николай Павлович, начальник главного штаба обороны нашей (сейчас он в Москве в Совете федерации), и говорит, что поддерживает меня. Больше никто нас не поддержал.

Затем Кебич поехал на завод. Только он за дверь, Мясникович говорит: "О деньгах забудьте, ни копейки нет".

Уходя в отставку, я написал пять рапортов: премьеру Чигирю, Александру Григорьевичу. Наконец пришел приказ уволить меня в отставку с правом ношения формы, наград и так далее. Министром был тогда Юрий Захаренко, молодой хлопец, пижонистый. Когда меня увольняли, отдел кадров на неделю задержал мою трудовую книжку, чтобы выписать мне награды, благодарности за годы моей службы. Вручали мне эту книжку в коридоре. Пусть он меня простит, нельзя говорить об ушедших или мертвых, а я уверен, что он мертвый, но боялись мне вручить трудовую книжку у министра, так как рассматривали меня уже как оппозиционера. В коридоре вручали и извинялись передо мной.

Чергинец: я предсказал 11 сентября

: Корни белорусской политики. Николай Чергинец

Когда я увольнялся, американцы предложили издать у себя мою книгу "Илоты безумия". Я получил даже 30 тыс. так нужных мне тогда денег. Позже я получил сообщение о том, что за эту книгу меня выдвинули на Нобелевскую премию. Сообщение было написано на гербовой бумаге с печатями, его подписали все семь членов Нобелевского комитета. Приятно, конечно. Но я понимаю, что Нобелевская премия не для нас.

В книге есть интересные моменты, очень важные сегодня, — это борьба с международным терроризмом. Там за многие годы до появления Бен Ладена я рассказываю, как мой "Бен Ладен", его зовут Керим, концентрирует в горах Марокко все свои заводы, лаборатории, выкрадывает офицеров подлодок, летчиков, посылает самолеты для атаки на Нью-Йорк и Вашингтон, как это случилось в 2001 году. Мне часто говорят, что я это предвидел. Я еще писал в книге про подрыв башен торгового центра, а когда он случился (в феврале 1993 года – Телеграф), так я это убрал, вырезал. Наперед скажу, что я предсказал взрыв под Ла-Маншем. Не дай Бог, конечно.

Смысл книги в том, что пока развитые страны не объединят свои усилия в борьбе с международным терроризмом, решение этой проблемы невозможно. А ее надо решить и правовым и боевым путями.

Я прочитал, как какая-то Бабина (белорусская писательница Наталка Бабина – Телеграф) обнаружила в книге крамолу. У меня упоминается название одной из планет Лукшейм, так она расшифровала "Лукашенко-Шейман"! Если б была мужиком, дал бы в морду, а так, что на бабу обращать внимание. Моя книга написана в 1991 году. Откуда я в то время знал про Лукашенко и Шеймана? Близко не знал.

Чергинец: я обнимался с Поплавской, когда Тиханович стоял за дверьми

И тут нашелся Титенков (управделами президента Иван Титенков – Телеграф), который знал мои мощные возможности с армией, потому что руководство армии всё было афганцы, всё мои хлопцы. И я в Польше набирал добро эшелонами. Дубинин Витя был мой друг, и он отдавал белорусской армии все, что мы просили. Ездил со мной Иван Калейник, который баз зампредом Совмина по Чернобылю, и Титенков был пару раз.

И однажды мне позвонил Титенков, договорились на встречу в Администрации президента. "Как Вы смотрите, если я предложу Вам работать со мной? Понимаю, замом Вы не пойдете, да еще Шейман (госсекретарь Совбеза Беларуси Виктор Шейман – Телеграф) будет вредить (а Шейман ужасно завистливый хлопец). Я бы предложил Вам должность помощника. Это не значит, что вам надо будет что-то носить. Мне надо будет раз в две недели, возможно, совет", — сказал он.

И я дал добро. Титенков сдержал на 1000% свое обещание. Он мне дал кабинет в два раза больший, чем его. Все условия создал, за исключением одного – я работал без выходных. Я же кандидат наук, и я активно работал над созданием государственности в нашей стране.

Но недоверие какое-то чувствовалось: от Шеймана, от начальника службы безопасности президента. Ко мне придут и говорят: "Николай Иванович, у вас стоит такой телевизор большой. Дайте, президенту надо показать пленку одну, а другого больше нету". Приносят, через день. Ну, ясно, что оборудован этот телевизор. Я смеялся, даже хохмил. Зашли ко мне как-то Ядя Поплавская и Александр Тиханович. Так я Сашу попросил подождать за дверьми, а Ядю – зайти со мной пообниматься.

Однажды я приехал в Москву на празднование вывода войск из Афганистана. Созвонился с Грачевым (министром обороны России Павлом Грачевым – Телеграф), и после концерта мы с ним поехали в министерство обороны. Там мы хорошенько посидели, выпили. И Грачев мне рассказывает, что к нему обратился Саша (он так нашего президента называл, нравился он ему) и попросил что-нибудь из вооружения для молодой армии. "А я ему говорю, ты мне найди моего товарища, моего брата боевого Чергинца Николая Ивановича, и мы с ним решим тебе на 300% все вопросы, дадим все, что вы хотите", — сказал он.

А Грачеву позвонили и сказали, что я по улицам хожу, с транспарантами против президента. Ну кто мог сказать? Завистник только один был – Виктор Шейман. И вот эта слава потихоньку клеилась за мной, что я оппозиционер. Ну какой я оппозиционер? Да, ко мне Карпенко (зампредседателя Верховного совета Беларуси Геннадий Карпенко – Телеграф) приезжал аж домой и уговаривал, но я ему сказал: "Гена, ты херней занимаешься. Не буду".

Я видел прекрасно ситуацию, видел какая там оппозиция. Это все мелкота, которая хотела себе должности завоевать. Даже сейчас этот Лебедько (лидер Объединенной гражданской партии Анатолий Лебедько Телеграф). Не дали ему, видите ли, должность главы МИДа и он ушел в оппозицию. Это говорит о многом. Или Гончар (глава ЦИК Виктор Гончар – Телеграф): не дали главу администрации и он ушел в оппозицию. Братцы, но это же не по духу оппозиция, а по соображениям своего мягкого места.

Прошло время. В 1996 году начали создавать новый парламент. Меня от Минска выдвинули. И тогда был интересный случай. Георгий Таразевич был депутатом, но до этого он был секретарем горкома и председателем Минского горисполкома. У меня с ним были отличнейшие отношения. Кстати говоря, он, будучи секретарем райкома, был моей кандидатурой по партийной линии. Я его рекомендовал на повышение, и меня поддержали.

В 1996 году он уже оказался в тихой какой-то полу-оппозиции, пьянствовал напропалую, всегда пьяным приходил на сессии. Когда выдвинули мою кандидатуру, я приехал на сессию, а Таразевич со мной не здоровается. Я сразу просчитал, что единственное, что может быть – это витебско-мозырские дела, слухи же ходили. Я позвонил сыну и попросил его привезти две справки из генеральной прокуратуры.

: Корни белорусской политики. Николай Чергинец

Я как в воду глядел. Стою, рассказываю о себе. А тут встает Таразевич и просит меня снять свою кандидатуру. "Неужели Вас не грызет совесть за Мозырь, витебские дела?" — спросил он. А я ему: "Мы же с тобой 20 с лишним лет проработали в Минске. Ты что, командовал в Витебске? Командовал Гомельщиной? И как у тебя язык поварачивается?"

Тогда сын мне передал документы, я их отдал в президиум, и замнач Совета депутатов их зачитала. В зале зашумели на этого Таразевича. Началось тайное голосование. Я стоял разговаривал, а тут идет Таразевич и показывает мне чистый бюллетень, и при мне его опускает в урну, мол, он меня не вычеркнул. Ну а в Совет Республики меня избрали.

Чергинец: Липкович – придурок, совет по нравственности — уникальный

Для Липковича (критикующий Николая Чергинца блоггер Евгений Липкович – Телеграф) другого слова, как придурок, не придумаешь. Это же беспрецедентный совет по нравственности. Ни в одной стране мира такого нет, чтобы все конфессии объединились. И, когда нам показали запись концерта Rammstein, все глаза закрывали. Поэтому мы посоветовали тем, кто организовывал концерт, чтоб они разобрались с программой. Это как раз был юбилейный год Победы, в Беларуси погиб каждый третий. И тут немцы, которые ломились сюда, не те самые, конечно, другие, но все равно всю страну представляют.

А Катя Самбука? Надо же где-то остановиться. Кто против размножения людей? Никто. Кто против любви? Никто. Но это же не значит, что, если ты любишь, то придешь в министерство и прямо на коридоре начнешь показывать всем, как ты это делаешь. Есть же пределы человеческих поступков, и даже в искусстве их надо придерживаться. Не надо же оскорблять людей и себя.

Организаторы должны очень четко представлять, что не всем можно завоевать популярность, даже такими дешевыми подлыми штучками. Пусть артисты и полу-обнажаются, это все может быть на сцене. Но не это же вытворять.

Я не против искусства, и мы не берем на себя функции цензуры. Входят в совет очень многие известные люди: и ученые, и психологи, и врачи, и артисты, например Мария Захаревич, и даже спортсмен Саша Медведь, и десятки других известных лиц. Но, где надо, мы будем высказываться. Речь идет чисто об оценке моральности. Мы боремся за то, чтобы в обществе возродить такое понятие, как мораль".

С размышлениями Николая  Чергинца по поводу убийства Захаренко можно ознакомиться здесь.

Беседовал Максим Гацак

Как вам новость?