Корреспондент Ultra-Music прервал обед участников Akute, которые выступят 22 февраля на премии Ultra-Music Awards, чтобы расспросить их о Могилёве, увядшем рок-движении и спровоцировать на выпады в адрес Никиты Михалкова.
«Окей, нам бы сначала поесть, а потом мы пообщаемся», — произносит Роман Жигарев, снимая куртку. Я с ним не спорю. Голодный музыкант — злой музыкант. Неподалёку Юра Стыльский из «Дай Дарогу!» интересуется у официантки свежестью местной картошки, фотограф копается в настройках своей камеры, а я думаю, о чем разговаривать c номинантами премии Ultra-Music Awards на «Группу года». Потому что сказали о ребятах, кажется, все, что только можно — и плохое, и хорошее. Затея поговорить с Жигаревым и Мытником «о чем угодно, кроме музыки», представлявшаяся удачной накануне, таковой уже почему-то не кажется. Поэтому я просто задаю подсевшему за мой столик Роману вопрос о родном городе, почему-то по ошибке называя Могилёв Гомелем. Но сытый бас-гитарист Akute благодушно улыбается.
— Мы в Могилёве живем… А… Ну, бывает! Мы, по крайней мере, я, в сознательном возрасте застали момент развала Союза. То есть процесс моего взросления проходил именно тогда. Наблюдая за изменениями, которые произошли с городом, с людьми, с музыкальной тусовкой какой то, скажем так, я видел своего рода спираль — конец 80-х, полыхнуло серьёзное рок-н-ролльное движение, в 90-х и начале 2000-х оно развивалось, а затем наступил такой спад. Как будто застой. Который наблюдается и сейчас. Сегодня мы уже не можем сказать, что в Могилёве есть какая-то серьёзная рок-сцена. То есть нормальные этапы протекания какого-то явления — зарождение, развитие, кульминация, спад — мы и увидели. Что интересно, культовые места появились уже в период затухания. Открылся клуб «Куба», в частности.
— Вот это да. Выходит, что рок-столицы у нас сегодня как бы и нет?..
— Так было когда то, — развивает мысль Жигарев. — Даже чисто статистически больше всего концертов проходило именно в Могилёве. Огромное количество команд побывало на первых выездных концертах именно в Могилёве. Те же «Ногу свело», которые в первый раз выехали их своей Москвы, или откуда там они, именно к нам. Объективный факт. Сейчас, я уверен, всего этого нет. Сложно назвать какой-то город рок-столицей. В Беларуси, как мне кажется, это точно не актуально. И это нормально.
— Как бы то ни было, к традициям могилёвского рок-движения, пусть даже, как выяснилось, и увядшего, Akute себя причисляют.
— Мы же все оттуда. Впрочем, мы не ориентируемся на какие-то только могилёвские традиции… Кстати, вот всю ситуацию на нашей музыкальной сцене прекрасно характеризует одна фраза. Не знаю, откуда она пошла, я впервые услышал её от Саши Полторацкого: «В Могилёве слишком много любителей некоммерческой музыки».
К нам подсаживается Стас Мытник — такой же довольный и улыбающийся. На вопрос о родном городе он отвечает чуть более лаконично.
— Конечно, я люблю Могилёв. У кого-то меняется отношение к нему, а у меня вот, например, ничего не изменилось. Наоборот, когда я начал куда-то чаще выезжать, то понял, что мне необходимо туда возвращаться. Потому что я скучаю. Это родина моя!
— Всех люблю на свете я! — смеётся Жигарев и подытоживает. — Движение действительно как-то зачахло. Нет уже того пионерского костра в заднице. Ни у музыкантов, ни у зрителей. Ни у организаторов, тем более. Все перепрофилировались на кого-то вроде Стаса Михайлова. Его же гораздо выгоднее привезти, чем… Чем все остальное!
Я всё же пробую сменить тему нашего разговора на что-то немузыкальное. Речь заходит о кино. Вспоминаю, что в прошлую нашу встречу Роман как-то нелицеприятно высказался о режиссёре Никите Михалкове.
— Развернёшь мысль?
— Я очень люблю его старые, советские фильмы — вроде «Свой среди чужих, чужой среди своих». Потом из хорошего у него был только «Сибирский цирюльник», если я не ошибаюсь, а все остальное — это, конечно, провал. Просто по ощущениям. Нынешний пафос — он совершенно не к месту.
— Причём в последнее время он только усиливается, — подхватывает Стас. — Уход от кино и крен в сторону политики. Пропаганда, какие-то списки фильмов, которые дети должны посмотреть, обязательно, дикая полемика по поводу того, что в этих списках должно быть, а что нет. По мне, так чего точно не должно быть, так это подобного списка.
— Но ведь без каких-то списков или рекомендаций систему образования сейчас и не построить.
— Понятно, что нужно сформировать какое-то социальное существо с какими-то базовыми знаниями, но, извините, при этом у человека обязательно должен быть выбор. Если его не будет, то дело просто кончится где-нибудь на порносайтах — а я подозреваю, что с них же и начнётся — заключает Жигарев.
Верится без труда — порносайтов нынче полно и безо всяких списков. Тема, однако, затронута интересная.
— Чисто гипотетически — если бы вы имели отношение к политике или власти, то не составляли бы никаких списков?
— Нет-нет, отчего же, — качает головой Роман. — Составляли бы, обязательно, но мы никакого отношения к этому не имеем.
— И не хотели бы иметь?
— Мы занимаемся своим делом. И это правильно.
— Нельзя смешивать политику и музыку. Это две разные вещи, абсолютно, — подхватывает Мытник.
— У Бейонсе вот получается! — замечает Жигарев. — Она ведь у Обамы там где-то пела. Она разве политическая тёлка? Ну, вот смотри, как нынче получается: как только ты появляешься на каком-то подобном мероприятии, пусть даже и с аполитичными песнями, — ты тут же в политике. А то, что ты в первую очередь продаёшь свою музыку или шоу, уже никого не интересует. Шоу классные, кстати.
— У Обамы или у Бейонсе?
— У Бейонсе, конечно! У Обамы-то вообще лучшее шоу на земле! Если серьёзно — не важно, о чем ты поешь, славишь ты в текстах сатану или Михалкова. Просто в какой-то момент, сам того не желая, ты можешь стать на чью-то сторону. И будешь с кем-то ассоциироваться.
— То есть вы не хотите становиться на чью-то сторону публично, я правильно понимаю?
— Нет, послушай. Наша музыка и тематика наших песен вообще не предполагает хоть какого-то заметного политического подтекста. Кроме, разве что, белорусского языка, который примерно с 20-х годов ХХ века сам по себе имеет очень интересный политический окрас. То есть поешь-говоришь по-белорусски — значит, ты известно кто. А все остальное никак не может и не должно ассоциироваться с политикой.
— Если бы мы хотели быть политической группой, — замечает Мытник,-то мы бы ей и были. Это ж все не от того, что мы нарочно что-то делаем или не делаем. Просто так получается.
— На самом деле, — оживился Жигарев, — сделать какую-нибудь политическую кричалку, гимн или что-то вроде того очень просто. Можно сделать хоть с десяток N.R.M., один будет краше другого. Только это будет такая, знаешь, «штучная» фигня. Кому-то это интересно, а кто-то считает, что он это перерос, хотя объективно подобные перемены могут быть и регрессом… Люди-то все разные. Мы вот, к примеру, считаем, что переросли это, поиграв в «Глюках», и нам не хочется этого делать.
— Неужели настолько «наигрались»?
— Начиная с 99-го года у «Глюков» было девять запрещённых концертов. Задолго до того, как стали появляться новости обо всех этих «черных списках». Году в 2005-м я знал, на какой полке сотрудники органов хранят моё личное дело. Сейчас вот подняли этот дурацкий крик, а сама проблема существует давно. По крайней мере, в регионах.
Так или иначе, «те» времена для участников Akute уже в прошлом. На будущее планы у группы, как охарактеризовали их Роман и Стас, «наполеоновские» — например, запись следующего полноформатника, которая уже началась и, судя по всему, влетает музыкантам в копеечку. Впрочем, они особо не жалуются.
— Мы, на самом деле, ещё и на работу ходим. Чтобы довести группу до ума, большую часть заработанных группой денег нам нужно пускать обратно. Пока что нам никто на запись денег не даёт. А мы не зависим от предпочтений каких-то продюсеров.
— А с Канье Уэстом поработали бы?
— Да! — Стас и Роман грянули практически в унисон. — Последний альбом вообще супер. И предпоследний тоже.
— Даже если бы он пришёл, открыл ногой дверь и сказал: «Так, ну вы все неправильно делаете!»
— Да если бы он пришёл, он бы знал, куда идёт! Канье — один из тех уникальных людей, которые знают, что можно сделать со звуком, чтобы получился взрыв. Поэтому и с Канье Уэстом, и с Тимбалэндом… У них же там нет чёткого разделения на рок и поп. У тебя столько денег — у тебя вот такой продюсер и вот такая музыка. У тебя ещё сколько-то денег и столько-то таланта — у тебя другая музыка.
— В общем, — пессимистично заключает Стас, — группы, у которых маленький бюджет, не так уж и часто выстреливают.
— Да. Просто записаться — мало. Одна подвальная демка не поможет сделать тебе шоу, как у Placebo. Потому что на это нужно, грубо говоря, 150 тысяч долларов. У группы, записавшейся в подвале, ничего этого нет. А если даже есть деньги, то может не быть нужных связей.
Немного порассуждав о том, что молодые Placebo были круче и драйвовее, мы снова вернулись к теме молодости и «пионерского костра в заднице».
— Серьёзно же! Так во всех тусовках. Собираются люди, собираются, и потом происходит эдакий пассионарный взрыв — все, вот что-то родилось, движется, а потом застывает.
— А у вас-то с огнём в заднице как дела обстоят?
— Ну, пишемся, планы есть, значит, огонь горит. Появляются новые песни, а с ними возвращается ощущение, когда мы только-только сделали «Адзіноцтва». Это была песня, совершенно не похожая на то, что мы слышали или делали до этого.
— Да-да-да! — загорается Жигарев. — Мы сами вообще офигели!
— Мы сделали самую первую демку, в плохом качестве. Она, кстати, и звучит на радио до сих пор. И вот тогда родилось это ощущение чего-то нового. То же происходит и сейчас, — качает головой Мытник.
— То есть у нас это ощущение рождается. Только за себя сейчас говорим. А то мы же ещё можем тут, как Никита Михалков: «Это же поэзия разрушения! А вторая половина — это поэзия созидания!»
